|
В Большом театре проходят показы оперы «Возвышение и падение города Махагони». Опус Курта Вайля, который в Москву привез мадридский Театр Реал, сопровождается непривычным для оперы текстом: либретто Бертольда Брехта на русский язык переведено в стиле «гони бабки» и «он склеил ласты».
Королевский испанский театр предложил космополитический продукт: немецкую оперу в испанской постановке поет международная команда певцов. И это проект нескольких поколений европейских либералов левого толка, тех, кто мыслит в парадигме «гражданственность - долг художника». Тон задали авторы музыки и либретто - Курт Вайль и Бертольд Брехт, в момент создания оперы - граждане Германии.
Они познакомились в 20-е годы и нашли друг друга как обновители европейской эстетики и пламенные борцы эпох Веймарской республики и гитлеризма. Вайль увлекался современными течениями в музыке, но страшился ее элитарности, отчего включал в партитуры сильные элементы джаза и стилистику кабаре, которые неплохо сочетались с экспрессионистскими диссонансами. Брехт возражал сценической «правде жизни» по Станиславскому и бредил «эпическим театром», с его критикой социума и техникой «отчуждения», когда постановщика и актеров спектакля не интересует живая реальность, но важна умозрительная конструкция, подталкивающая зрителя не к сопереживанию, а к размышлению. От немецких соавторов во многом идет повышенный интерес к жизни социальных изгоев, обуревающий нынешних творцов театра, литературы и кино: «Махагони» 1929 года - второе (после знаменитой «Трехгрошовой оперы») обращение Брехта и Вайля к жизни «низов».
Махагони - это город, основанный беглыми преступниками, мир жуликов, проституток и прожигателей жизни.
Обитатели города, в котором вместо флага развеваются женские трусы, выработали философию из серии «живем один раз»: удовольствие от бокса, блуда, жратвы и выпивки - главное, и можно делать все, кроме долгов. По ходу дела жители Махагони (в основном мужчины, с виду - офисные менеджеры) сходят с ума от разгула основных инстинктов и иллюстрируют тезис «это мир, где все продается и покупается». По городу разгуливают проститутки обоего пола в полуголом виде, и ползают жуткого вида бомжи, а виски льется рекой. Лесоруб Джимми, стихийный анархист с Аляски, прокучивает кровью и потом заработанные деньги, но власти Махагони с шутками и прибаутками казнят его за страшный грех - долг в баре за три бутылки. Во время казни хор истово поет: «мертвецу ничто не поможет».
Что бы на эту тему предложили до Брехта? Слезно, по-диккенсовски, пожалели изгоев и (или) открыто пожурили отрицательных героев.
Брехт, как левый интеллигент, тоже обличает культ денег. Но классовой борьбы в «Махагони» нет, как нет и жалости, скорее это обида на человечество: почему оно такое несовершенное? Брехтовские тексты - картина нравов в лозунгах, а песни-зонги Вайля, перемежаемые мощными хорами и нежными лирическими интерлюдиями, служат комментарием к циничным сентенциям и пафосным призывам. Для марксиста Бертольда человек вообще не виноват, что он плохой, виновато неправильно устроенное общество. Вот о нем в опере и рассказ.
Эта постановка могла появиться в Мадриде только при нынешнем интенданте Театра Реал. Знаменитый Жерар Мортье, ранее возглавлявший крупнейшие оперные дома Европы (Зальцбургский фестиваль и Парижскую оперу), обожает режиссерскую дерзость и спектакли, в которых что-нибудь, да разоблачают, особенно буржуазные предрассудки, стремление к красоте и штампы традиционного восприятия. Интендант считает, что театр должен быть «политическим» и в первую очередь говорить не о частной жизни, типа любви до гроба, но о проблемах общества, а опус Брехта-Вайля вполне подходит для этого, поскольку он - «отражение мира, в котором царит потребительство».
Впрочем, особей дерзости в мадридском спектакле не наблюдается. Режиссеры оперы, каталонцы Алекс Олле и Карлуш Падрисса, воплотили заветы авторов «Махагони» в адекватной форме сатирической притчи.
Получилась иллюстрация догмы современного европейского мировоззрения: любые маргиналы - тоже люди, причем весьма интересные.
Даже те, которые, как обитали Махагони, живут на большой свалке. Идея мусорной кучи пришла в головы постановщиков во время пребывания в Шанхае: «мы наблюдали, как в городе с одними из самых высоких небоскребов в мире живут беднейшие слои населения».
Это оказалось забавно, как реплика управдома-Мордюковой из фильма «Бриллиантовая рука»: главное, чтобы в рассказе был «город контрастов», а название города подставляется произвольно. Многим зрителям старшего возраста, заставшим «социалистический реализм» с обязательным обличением «их нравов», такой подход может встать поперек горла. У этой части публики сформировалось почти автоматическое отторжение политизированного искусства: знаем, плавали Впрочем, этим людям вообще не стоит ходить на Брехта: там без ангажированности никуда. Не подойдет спектакль и любителям театра как вида расслабленного досуга.
Зато молодежи, воспитанной на спектаклях Кирилла Серебренникова и книгах Захара Прилепина, протестное зрелище придется по вкусу.
Особенно финал, который в либретто материалиста Брехта обозначен как гротескный «божий суд над Махагони». Он превращен в демонстрацию протеста с поджогом - просто наглядная агитация за социальный хаос. Впрочем, лозунги на этой демонстрации еще те: «За наживу», «За борьбу всех со всеми», «За любовь на продажу», «За величие мусора».... Порок же стоически вынослив: на насмешливый призыв оправляться в ад, выдвинутый переодетым богом жуликом (из отцов основателей города), горожане отвечают устами главной героини, проститутки Дженни: «В Махагони обдумали предложение господа Бога. "Нет", сказали жители Махагони!»
Парадокс в том, что хорошо спеть «эстрадные» зонги Вайля могут лишь оперные певцы с мощными голосами и драматическим даром.
Мадридский театр на этот проект обзавелся отменными голосами, вполне приличным оркестром и чутким к изгибам партитуры дирижером Теодором Курентзисом, трактовавшим вещь Вайля скорее в духе мюзикла, чем брутального немецкого зонгшпиля (что вполне приемлемо, ведь поют на английском). Испанский хор не только качественно пел, но и успешно выполнял рисованные режиссерские указания, вплоть до декоративного массового обжорства и публичного коллективного совокупления. Лесоруба Джимми исполнил Михаэль Кёниг, немецко-канадский тенор с великанским телосложением и таким же голосом. Полька Эльжбета Шмытка (Дженни) на огромных каблуках пробиралась по мусорным кучам, успевая демонстрировать умильное сопрано. Ее знаменитый хит «Луна Алабамы» обаял точной смесью вульгарности и сантиментов. Мозес Тринити, лицемер с «говорящим» именем, смачно изъяснялся бас-баритоном чернокожего певца с Ямайки Уилларда Уайта. Пожилую рецидивистку Бэгбик спела американка Джейн Хеншель, привлекая звучным, поистине трубным меццо.
Непонятно, правда: если, удобно рассевшись в кресле, получать удовольствие от качественного пения - не слишком ли буржуазно выходит? И тот ли это эффект, на который рассчитывали авторы «Махагони», сочиняя свое обличение? Автор: Майя Крылова
| |