|
В рамках польской программы фестиваля «Дом химер» в Молодом театре представили спектакль по роману Витольда Гомбровича «Фердидурке», который, как и 11 лет назад, во время первого показа в Киеве, подверг местную публику испытанию на прочность. Как и «Голод Кнута Гамсуна» - свежая польско-норвежская копродукция, авторы которой, призвав на помощь автобиографические тексты писателя, устанавливают связь между психическим заболеванием Гамсуна и его профашистскими симпатиями. Смотрела ЮЛИЯ БЕНТЯ.
Можно предположить, что первый фестиваль «Дом химер» собрал под своей крышей не самые актуальные на сегодняшний день постановки и далеко не первую тройку театральных режиссеров Польши. Однако представление о том, что такое современный польский театр, чем и как он живет, киевский зритель получил сполна. С одной стороны, этот театр неистово физиологичен - его даже иногда называют «биологическим театром», и традиции Ежи Гротовского здесь живут и процветают. Актеры умеют работать с телом и говорить на его языке, а современный танец состязается с текстом практически на равных. С другой стороны, польский театр документален: он усердно пытается сблизить, сопоставить и срастить полет фантазии с сухими историческими фактами, он напрямую, а не через художественное обобщение занимается политикой и социальной проблематикой. То есть вот вам живой персонаж, а вот - сухое свидетельство, человеческая органика и механика общественных условностей.
«Фердидурке» и «Голод Кнута Гамсуна», показанные на фестивале друг за другом, в этом смысле очень показательны. Фигура Витольда Гомбровича имеет культовое значение в польской литературе ХХ века. Для восприятия Польши украинским зрителем она оказалась не менее значимой: в 2000-м «Фердидурке» был показан в Киеве на фестивале «Березилля», и именно с этого показа началось его шествие по миру (всего спектакль прошел более 500 раз во всех концах света). Совместная постановка театра Provisorium (сорежисер Януш Опрыньский и Яцек Бжезинский в роли ментора) и компании «Театр» (сорежиссер Витольд Мазуркевич вместе с Ярославом Томицей и Михалом Згетом выступают в ролях престарелых школьников) вызывает смешанную реакцию - смех и рвотные позывы. Ментор внушает деткам, что они святые, невинные создания, а они тем временем за тесной школьной скамьей (весь спектакль сосредоточен на двух квадратных метрах) ведут себя как полные отморозки. Все, на что способен ментор,-- это либо навязать ученикам абстрактно-возвышенное представление о себе, либо вызвать противоположную реакцию, желание казаться анти-собой. Причем оба пути - тупиковые. Собственно, с современным театром происходит нечто подобное: он уже давно пытается вырваться из тисков «доброго и вечного», но, слепо борясь с академическими предрассудками и постепенно опускаясь ниже уровня сцены, а иногда и ниже уровня плинтуса в зрительном зале, становится на еще более абсурдный и ложный путь, ведущий в никуда.
Впрочем, представление «Голод Кнута Гамсуна» - совместная работа польских «Сцены прапремьер InVitro», Люблинского театра танца и норвежского Drammen Theater - вызывает еще меньше энтузиазма. Пожалуй, самая сильная его сторона - электронная музыка Исака Андерссена, вибрации которой превращают каждое кресло в зрительном зале в электрический стул («Фердидурке», наоборот, сопровождает классика - там звучит струнный оркестр). Ощущение дискомфорта усиливается от параллельного воспроизведения автобиографических текстов писателя из романов «На заросших тропинках» и «Голод», финальную черту под которым подводит его газетный некролог Гитлеру. Сценическое пространство представляет собой психиатрическую лечебницу, где Гамсун оказался после Второй мировой войны. Шесть персонажей-танцовщиков делятся на больных (помимо старого Гамсуна, есть еще он же в молодости) и медперсонал по принципу подсудимый-судья. Но на условной «скамье подсудимых» спиной к зрителю сидят именно врачи, а не великий норвежский писатель, чье желание отхватить от каждого встречного кусочек мяса (следствие голода, который он постоянно испытывал в детстве) вместе с изощренной, ползучей пластикой противостоят однозначности печатного слова и силе вырванных из контекста цитат.
| |