|
Дневник Каннского кинофестиваля: новая картина Андрея Звягинцева «Елена» оказалась не похожей на «Возвращение» и «Изгнание» моральной притчей и получила специальный приз программы «Особый взгляд».
Все-таки Звягинцев счастливчик. Казалось, с третьим фильмом не везет - не удалось попасть в конкурс ни Венеции, ни Канн, да и во второй каннский конкурс «Особый взгляд» фильм включили позже всех, объявив о его показе на церемонии закрытия. Обычно в таких случаях надеяться на награду бессмысленно: вопреки всему, жюри под руководством Эмира Кустурицы присудило специальный приз именно «Елене».
Правда, ее обошли «Ариранг» Ким Ки Дука и «Сошедший с рельс» Андреаса Дрезена (приз «Особый взгляд»), но, во-первых, оба - хорошие режиссеры, уступить таким не обидно, во-вторых, их награду поделили на двоих - а звягинцевский спецприз присужден персонально ему.
Теперь, постфактум, можно сказать уже не из пустого патриотизма, что «Елена» была бы достойна принять участие в основном конкурсе - и быть там награжденной. Позиция каннских отборщиков вызывает недоумение. Впрочем, в свое время та же комиссия наотрез отказала «Капризному облаку» Цая Мин-Ляна (три приза в Берлине) и «Вере Дрейк» Майка Ли («Золотой лев» в Венеции), так что - бывает. Вкус есть вкус, фактор субъективный. И бог с ним: вот Кустурице «Елена» пришлась по вкусу - на том спасибо.
Третий фильм венецианского (два «Золотых льва» за «Возвращение») и каннского (малая «Золотая пальма» за актерскую работу в «Изгнании») лауреата Звягинцева - бесспорно, самая мощная его работа. С одной стороны, «Елена» сделана в ином ключе, чем предыдущие картины того же режиссера: это не абстрактная притча о «никогда и всегда, нигде и везде», а социальная драма из жизни сегодняшней Москвы. Проблематика тоже узнаваемая: проклятый квартирный вопрос, откос от армии, непонимание между воспитанными в СССР родителями и рожденными после распада империи детьми. С другой стороны, все приметы авторского стиля присутствуют: виртуозная камера Михаила Кричмана, тщательная отделка декораций и звуковой дорожки, пристальное внимание к приглушенной цветовой гамме, неспешная интонация.
Здесь Звягинцев разом отвечает на все претензии многочисленных скептиков, число которых в России росло прямо пропорционально числу международных наград режиссера.
Раздражает предельная условность? Пожалуйста, вот вам конкретика: громыхающие электрички, потребляющие пивко гопники, бредущие по центру города вереницами гастарбайтеры.
Есть, правда, один очевидный символ - гибель белой лошади, - но этот эпизод стоит особняком, как ритуальное прощание режиссера с прежним стилем, с наследием Тарковского и Бергмана.
Не хватает социальности? На здоровье здесь вам и самые богатые - Владимир, бизнесмен на пенсии, проживает в гигантской квартире близ Остоженки, навещает модный фитнесс-клуб и содержит как непутевую богемную дочь Катю, так и жену Елену, бывшую медсестру, ныне сочетающую функции домработницы, сиделки и удовлетворительницы сексуальных потребностей. Но есть и самые бедные - семья сына Елены Сережи, живущая нахлебниками матери в страшных столичных предместьях. Их столкновение в пространстве-времени сюжета - почти что классовая борьба, по Марксу.
Не устраивает актерская игра, не нравятся люди-знаки? Вот рядом Андрей Смирнов, один из лучших - и уж точно не самых «затертых» современным кино и ТВ - артистов российского кино, и Надежда Маркина - актриса фантастической органики, уникальный талант которой до сих пор был проявлен только в спектаклях Сергея Женовача на Малой Бронной.
Она долго прозябала в сериалах, и ее явление в «Елене» - настоящее откровение.
Они оба - уж точно не отвлеченные аллегории, а люди стопроцентно живые, узнаваемые с полуслова. Впрочем, как и исполнители второстепенных ролей.
Мало юмора, нет самоиронии? С этим в «Елене» все тоже в порядке. Несмотря на то, что основная интрига отсылает к канонам высокой трагедии, в которой герой совершает роковой выбор между чувством и долгом, само столкновение подобной коллизии с ультрасовременным фоном рождает остроумный ход: контрапунктом и невольным комментарием к происходящему становятся бесконечные шоу российских телеканалов. Так умствования спортивных комментаторов или трюизмы Андрея Малахова, одно звучание которых не может не рассмешить, вдруг превращаются в отголоски грозных пророчеств. Религиозное слово, библейская образная система, так важные в «Возвращении» и «Изгнании», в «Елене» наполнены горьким сарказмом:
фраза о последних, которые станут первыми, из афоризма превращается в прямую угрозу, а конец света оборачивается масштабным отключением электричества во всем квартале.
Нелепо предполагать, что изменения в стилистике Звягинцева - и самого успешного, и самого масштабного из молодых российских режиссеров - вызваны полемикой с критиками. Как по-настоящему серьезный художник, Звягинцев озабочен коммуникацией с аудиторией, до которой ему необходимо достучаться - и постепенно вырабатывает форму, в которой его моральные (но не моралистичные!) притчи будут понятны современному зрителю. Не упрощение, не компромисс, не сдача позиций - а наступление творческой зрелости.
Ближайший аналог «Елены» - «Декалог» Кшиштофа Кеслевского, в котором десять заповедей были пересказаны на языке городских современных трагикомедий.
Третий фильм Звягинцева - емкий, умный, смешной и страшный, точный и беспощадный - говорит о драме двоемирия, в котором живем мы все. Речь не о бедных и богатых (хотя и о них тоже), а о непреодолимом зазоре между жизненной необходимостью прагматизма и барственным умозрительным идеализмом. Для того, чтобы облечь это наблюдение в форму бытового триллера об убийстве, надо обладать редким в наших широтах талантом. На сегодняшний день в России им обладает, похоже, один-единственный режиссер.
Автор: Антон Долин (Канн)
| |