|
Новый спектакль Камы Гинкаса позволил убедиться, что не Печорин, не Онегин, не Чичиков и даже не Хлестаков, а именно Поприщин стал главным героем нашего времени
Идешь на премьеру и с тоской думаешь: ну вот, еще одни «Записки сумасшедшего». То там, то сям очередной интеллигентный режиссер осваивает очередное классическое произведение из стандартного школьного набора, совершая очередной культурный жест, который никому уже не интересен. В том числе и ему самому.
Положа руку на сердце спектакль Гинкаса выглядит поначалу именно как такой культурный жест - еще один мастеровитый спектакль по хрестоматийному тексту с характерными гинкасовскими приемами (мечты героя о «прекрасной даме» воплощают тут две профурсетки в балетных пачках). Придраться вроде не к чему, но скука разлита в воздухе. Все вокруг засыпают...
На сцене меж тем прекрасный питерский артист Алексей Девотченко «осваивает» текст Гоголя в прекрасной - как всегда - декорации Сергея Бархина. Желтое клаустрофобическое пространство цветом своим отсылает к желтому дому, а архитектоникой - к пространству какой-то подводной лодки. Судя по всему, герой спектакля - тот еще аутист, ибо дверь в эту задраенную со всех сторон рубку он в первую же минуту на всякий случай запирает на большой амбарный замок. Как бы чего не вышло! Как бы кто не вошел! Звуки невесть откуда доносящейся чарующей музыки неодолимо влекут Поприщина-Девотченко за пределы желтого пространства. Но выбраться из него он явно не в состоянии. Красочные рассказы о посещении департамента явно плод его болезненного воображения. Окружающий мир явно страшит его.
Поначалу Поприщина должен был играть Сергей Маковецкий, и кто знает, быть может, в его исполнении ранимость и хрупкость героя перед лицом бытия вышли бы на первый план. Но Девотченко - артист иной: он склонен к обличительному гротеску, даже к гиньолю, и его звездный час наступает во второй части спектакля. Да и сам спектакль, лишь перевалив за середину, обретает чаемую смысловую внятность. И вдруг ясно понимаешь, что заболтанный текст Гоголя действительно фантастически актуален. Ведь именно наше время стало подлинным триумфом поприщиных. Разве не к этому гоголевскому герою восходят тысячи сетевых маргиналов, то и дело строчащих что-то в свой электронный дневник и выплескивающих на его виртуальные страницы свои бесконечные комплексы, фобии, фрустрации? Не для канализации ли их мутных потоков сознания созданы многочисленные интернет-форумы? Почитайте, что пишут в комментариях к любой острой статье любого тиражного издания, - это ли не записки Поприщина! Он уже не отклонение от нормы, он почти норма, солдат в многочисленной армии маргиналов, оттесненных на обочину жизни засвеченными в массмедиа персонами и клеймящих без разбора и без видимой логики все, что попало им на глаза.
Словно бы подтверждая эту мысль, герой Девотченко читает письма собачонок, держа перед глазами старые газетные страницы. Читает и комментирует. Он вообще неравнодушен к печатному слову. Особенно к глянцу. «Узнать бы, как живут все эти люди!» - приговаривает он, аккуратно вырезая из журналов и вешая на стенку портреты Киркорова, Пугачевой, Галкина, а заодно и самого режиссера Гинкаса. С точки зрения Поприщина, разница меж ними невелика. Они знамениты, он - нет. Социальный разрыв между ним и миром успешных людей страшнее любых социальных перегородок. И в этом новом контексте одна из главных тем в творчестве Гинкаса обретает новые интересные обертоны.
Он ведь часто ставил спектакли про маргиналов. Вытесненным на периферию жизни человеком была его легендарная (замкнутая не в желтом, а в белом пространстве) К.И. из «Преступления». Но никогда еще он не прозревал с такой остротой в маленьком человеке русской литературы булгаковского Шарикова. Это ведь в конце концов тоже один из вариантов маленького человека, мечтающего вырваться из грязи в князи. Лучшие сцены спектакля - «превращение» Поприщина в испанского короля. Стоит увидеть, как Девотченко, уже освоившись в роли монарха, напяливает на себя кепку апаша и сует в рот папиросу «Беломор». Как ходит по сцене вразвалочку, как сплевывает и сморкается. Как напяливает на себя мантию короля, склеенную из обрывков газет и журналов и явно напоминающую облачение патриарха. Вот он - иронический парафраз гоголевской шинели. Все мы из нее вышли, а куда вошли - вот вопрос!
Поприщин увиден Гинкасом и сыгран Девотченко то как собрат Акакия Акакиевича, то как предтеча Полиграфа Полиграфыча. И эта беспрерывная смена ракурса, эти поначалу долго раскачивающиеся, но в конечном счете высоко взлетающие качели между презрением и состраданием к герою и есть главная удача спектакля. В самом финале Гинкас выдаст публике еще один режиссерский «концепт» - он выпустит на сцену огромного бугая (тоже в балетной пачке), и тот посадит Поприщина на цепь. И последние пронзительные слова повести: «Матушка, спаси своего бедного сына!» - герой произнесет, притулившись в одном из тесных отсеков рубки, отчаянно напоминающих гроб. А по желтому фону поприщинской комнаты-тюрьмы побежит хроника гламурной жизни, бесконечная ярмарка тщеславия, которой окружен современный человек. В ней, а не в самом Поприщине режиссер увидит корень всех бед. Он все равно предпочтет презрению сострадание. Все равно свернет в конце концов из обличительного гротеска на тропу старого доброго гуманизма. С этой тропы ему, видимо, никогда уже не сойти.
| |